Через человека

Подробности

Опубликовано 19.06.2018 15:06

Что такое Романовы для современных художников, выясняет новый выставочный проект Костромского государственного музея-заповедника

  Они счастливцы, в мехах-шелках разгуливающие по придворцовым паркам, - самое очевидное. Или величественные фигуры, навсегда застывшие в бронзе, - такими их вечно видит Церетели. Межрегиональный выставочный проект «Романовы. Россия. Кострома», разместившийся в четырех залах, конечно, Романовского музея, мог бы показать исключительно привычных царей. Но показал… не только царей - и в этом главная неожиданность, казалось бы, вполне предсказуемого «романовского смотра».

  Есть официальные сводки о блокаде Ленинграда: восемьсот семьдесят два дня, от шестисот тысяч до полутора миллионов погибших, царскосельский и петергофский дворцы в руинах. А есть дневник Тани Савичевой - всего девять листочков крупным детским почерком. Но эти маленькие листки спустя три четверти века почему-то ранят больше, чем все вместе взятые официальные сводки.

  Есть «царские скульптуры» Зураба Церетели - для костромской выставки президент Российской академии художеств предоставил сразу семь своих работ. Пусть небольших, но и в них - монаршья мощь, абсолютная, без оговорок, властность. Еще есть нарядные, какие-то уж совсем «пряничные» картинки: простор дворцовых парков, и яркий солнечный свет, и роскошь нарядов, и румяные лица свиты. Такое радостное рисуют на шкатулках и веерах. Но трогает не такое. Не это - главное о Романовых.

  Главное - сведенные судорогой отчаяния старческие пальцы: ими старуха сжимает тело своего еще недавно живого мужа. Мужа, как видно, любимого. Где-то сзади и вокруг все мчится, и мелькает, и горит (это же «В смутное время»), но взгляд художника Марии Подкопаевой фокусируется именно на двух распластанных фигурах по центру. Боль смутной предромановской эпохи не в пожарищах и не в массовых бойнях - она в этих двоих. В старике и старухе, не желающих расцеплять объятия жизни даже тогда, когда свои объятия уже распахнула смерть. В человеческом.

  Новый выставочный проект занимает четыре музейных зала. И это четыре эпохи романовской России: от Михаила Федоровича до Петра Великого, Великая Екатерина и Павел, череда Александров и, наконец, последние - семья красивых и невинных мучеников. Их жутко изображает Церетели: вроде бы просто и строго сидящие люди, никакой крови, никаких увечий. Только одно - у каждого закрытые глаза. Семь масок смерти. И в этом же, четвертом, зале картина, так перекликающаяся с подкопаевским «Смутным временем» - «Прощание с матерью. Николаевский вокзал».

  Начавшаяся после Смуты, династия Романовых в Смуту же и завершается: мир буквально летит в пропасть. Вокзальная жизнь на картине так похожа на апокалипсис: все смыто безумным, бездумным движением, воздух наполнен блеклой мутью. И только двое посередине стоят, как неколебимый, четкий остов. Как старик со старухой из семнадцатого века, в начале века двадцатого мать и сын сцеплены в объятия, пока еще оба живые. И это частно-человеческое вновь оказывается гораздо важнее несущегося в бездну мира.

  Не через государство, а через человека - лейтмотив большинства «романовских» картин, привезенных на костромскую выставку из Российской академии живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова. Причем человеческое так важно не только в смутные времена - еще и во времена созидательные. Вот Растрелли на картине Екатерины Моргун строит Зимний дворец. И композиция символична: здесь все движется от небольшой человеческой фигуры к дворцовой громадине, именно ее, фигуру Растрелли, делая началом начал. Отправной точкой великого дела. И точно так же, как на сером петербургском небе, на лице архитектора все динамично и сильно, все наполнено энергией большого созидания.

  Эта же энергия - на лице Петра Великого из картины Александра Макеева. Окруженный какими-то врубелевскими странными существами, великий Петр тем более на фоне них - безоговорочно прекрасен. Одухотворен, всемогущ, человечен - в самом высоком смысле этого слова. Так же, как на фоне стихии в картине Александра Решетняка, прекрасен, одухотворен и всемогущ Семен Дежнев, один из первых русских землепроходцев. Он стоит на глыбе, и он сам, конечно, тоже глыба. Человеческая глыба, которая в одиночку мощнее и крепче любых государств и царей.

  Цари бывают по-человечески слабыми - вся слабость династии Романовых на нынешней выставке отдана императору Павлу. Вот он на картине академика Дмитрия Слепушкина: на сером воздухе и рядом с мрачным замком человек с мрачным и серым лицом. Он, кажется, создан из грустного петербургского воздуха, порожден дворцами-чудищами. И еще слабее Павел Первый в свою последнюю ночь - «11 марта 1801 года» изображает Сергей Чуданов. Изображает гротесково, пугающе: острые, исковерканные лица наваливаются на императора, они уже совсем близко. И все вместе сливаются в один почти гоголевский ужас, необъяснимый, потусторонний. И Павел уже больше не тиран, как учат на истории, его в самом деле жалко. Чисто по-человечески.

  По-человечески - вот что самое неожиданное и самое сильное на выставке «Романовы. Россия. Кострома». И именно благодаря этому ответ на вопрос, понятна ли романовская тема сегодня, вполне очевиден: понятна. Вцепившаяся в тело мужа старуха, и мать с сыном в прощальном объятии, и так боящийся подступающей смерти Павел Первый - это все как дневник Тани Савичевой. Ранит гораздо больше, чем любые исторические исследования.

• < Назад
• Вперёд >